Со временем качественные любимые вещи становятся только лучше.
Любимых людей, которые не рядом, это касается тоже.

Если хватает терпения.

Ненавижу, когда с детьми сюсюкают и считают неполноценными, когда разговаривают со стариками как детьми. Слово «сюсюкать» тоже ненавижу.

Ненавижу этих мелочных, эгоистичных, завистливых, жадных, тупых, трусливых, зашоренных, никчемных людишек.

У меня случаются приступы мизантропии и ПМС.

Коренными жителями города становятся дети третьего поколения мигрантов.
Убежден, свободными становятся дети третьего поколения людей, впервые почувствовавших вкус свободы и осознавших ответственность за свою жизнь. Не раньше.
Этого не понимают те, кто верит в возможность мгновенных эффективных перемен в обществе, но прекрасно осознаётся пожилой француженкой, с которой познакомился в волгоградском хостеле.

Думаю мы, поколение 76-82 гг., были первыми, у кого появился шанс избежать идеологические вывихов сознания. Некоторые им воспользовались.

Но свобода сознания и поступков, это ещё не внутренняя свобода.
Некоторые вещи сложно в себе воспитать, нужно так чувствовать, нужно таким родиться.
Наша поколенческая внутренняя несвобода проявляется в осанке, цвете выбираемой одежды и машины, в избегании гражданских инициатив, врождённом недоверии и девальвированной системе ценностей.

А вот у этих ребят — студентов и недавно начавших работать — внутренняя свобода ощущается. Значит, они уже смогут по-настоящему менять и строить.

* Эта фотография сделана вечером 18 июля 2013 года в ходе акции простеста против решения Кировского суда в самом центре Москвы.
Она не была согласована, сюда вышло едва ли 10 тысяч человек. Здание — находящееся под охраной и обычно недоступное здание Госдумы.

Перенос, застревание, компенсация... Тёмно-серые одежды, печальные лица, автоматическое проживание жизни.

Поколение, искалеченное старшим, ломает жизнь следующему.

Непременно ввести психологию в школьный курс.

Осень моросит на непокрытые головы внезапным дождём, заставляет кутаться от зябкого ветра, гонит тучи куда-то по небу вдаль, а волны роняет под ноги. Оно такое холодное и приятное своей немноголюдностью в это время года.

Шуршат сухие листья под ногами, несколько минут назад ещё пылающие оттенками желтого и красного в ветвях деревьев — особо красивы в невысоком осеннем солнце.

Дети забавно двигают руками и ногами, мамы особы нежны и заботливы: поправляют шапки, вытирают носы, отряхивают штаны, теребят челки, целуют в непослушные локоны.

Еще можно и нужно полноценно двигаться, ловить редкие лучики и теплые порывы, и мечтать, думать, вспоминать...

Суп пышет прямо в небо, пытается прогреть воздух. Чай или что-то алкогольное греют изнутри.

Внезапно остановишься, мечтательно уставишься в неподвижное нечто, улыбнешься

и пошуршишь дальше по своим делам.

Поступки требуют тишины.

Я сижу в кресле старой гостиницы, твоя голова между моих колен, мои руки гладят волосы.
Иногда я шепчу это имя и сейчас совсем не думаю об осеннем городе, ожидающем нас снаружи: низкое небо, часто срывающееся порциями уже холодного дождя, желтые листья, валящие с него, архитектура осознанной мысли. Не думаю и о том, что дверь не заперта — о последствиях подумаем позже.
Сейчас я счастлив, и это счастье переносится подсознательно на любимые привычки других девушек, которые будут после тебя, на город, который снаружи, на время года и бог знает ещё что.

Причино-следственные связи — это я.
Если говорить о времени своего пробуждения, это была зима, за девять месяцев до. Всё стоящее рождается в похожие сроки.
Когда ты простыл, и температура достаточно высока, чтобы достаточно здраво соображать, хочется лежать, бездумно смотреть телевизор, в окно, или читать что-то легкое и ненавязчивое, уводящее тебя в другую реальность.
Прежде, не забыть выпить стакан обжигающего чая с малиной. Мёда с маслом. Не забыть позволить себя растереть, потому что некоторым вещам сложно сопротивляться.

— Мне друг дал почитать, говорит очень интересно. Возьми, всё равно болеешь.
Смотрю на обложку, открываю. «Человек в черном пытался укрыться в пустыне, а стрелок преследовал его...»
Знали бы люди, куда приводят их поступки, часто незначительные. Но близким людям о таком не рассказывают.

Сложно рассказывать о том, что не закончено, что выросло в снежный ком событий. И катится. И катит.
Нам кажется, что нечто направляет нашу судьбу, сталкивая с какими-то событиями и людьми.
Редко кто увидит причиной в произошедшем образ своего мышления и чувств.

Желанные встречи тяготят — от них танцуют мысли, потеют ладошки, сжимается комком в груди.
Загорелые и знакомые лица, вытянувшиеся за лето тела, подростковые прыщи, сломанные голоса.
— А я почти три месяца в Питере провёл. Думаю, это лучший город.

Всё, что делал в последние годы — сжигал, мосты настоящие и придуманные.
С упорством маньяка избавлялся от груза навешанных на себя ярлыков и ожиданий, страхов и сомнений, ставил точки над i в важных и нужных каждому человеку (и, возможно, мне самому) вещах.
Гордиться здесь не чему, но никто эту полезную работу за тебя не делает.
И замыкались круги, реализовывая отложенные желания, посещая родственников, виденных в последний раз в бессознательном возрасте, наблюдая заходящее в Украину солнце и выпивая в Беларуси хорошее вино в хорошей компании.

Перед отъездом захотелось почитать его вновь, не брал в руки, наверное, года четыре.
Снова погрузился в эту атмосферу легкого и ненавязчивого гипноза слов, уводящего в другую реальность.
Эта старая добрая Америка 60-х годов, эта объемная реальность, вытканная из слов, приятная нотка мистицизма — всё заставило растягивать книгу, цедить её маленькими глоточками и до конца.

Я увидел это имя, в груди сжалось комком, а мир рассыпался на миллионы маленьких зеркал неправильной формы
Мощная волна воспоминаний подхватила ослабевший разум и выбросила ровно на 8 лет назад в старую гостиницу, где ты мне делаешь минет.
А за окном шумит листвой осенний город с прекрасной архитектурой осознанной мысли. И брат мне говорит: «Возьми, всё равно болеешь».

Теперь живу в Питере. И  точно знаю: ничего так сильно не привязывает нас к себе, как люди и города.

Главное — здоровье. Вот, все живы, родители здоровы, дети растут. Не богато, но так вот получилось, такая мне судьба предназначена. Ничего, помаленьку, как-нибудь. Работу зачем менять? Недалеко от дома, зато стабильно, да уже и привык. Да нет, какие планы? Вот, детей надо на ноги поставить, а дальше видно будет. Приехать хочу, да. Вот вырастут, дай Бог, приедем.

Иногда хочется взять и уебать.

Сегодня я не жалею ни об одном дне своей жизни: ни о днях за учебниками, годах допоздна на работе, без секса, времени в обидах или легкой грусти.

Каждый совершенный или не сделанный поступок, бессознательный или осознанный, праведный или предосудительный расцвёл во мне, встал в полный рост и является сегодня мной, а мне сейчас хорошо и уверенно.

Не может быть гарантии такого же состояния в завтрашнем дне, да мне и не нужно.

Есть только одна вещь, которую бы хотел: просто поговорить сейчас с дедом, которого нет уже почти 25 лет.

Последний раз я жил в коммуналке, когда мне было восемь — самое начало моих осознанных воспоминаний. Она была тесной, ущербно-провинциальной во всём, там жили (выживали) семьи рабочего пролетариата.

Так отчего сейчас у меня ностальгия по этим высоким потолкам, большой общей кухне, распахнутому настежь в ночное небо окну с широким удобным подоконником, на котором удобно курить и вести неспешные душевные разговоры?

По всему тому, чего у меня никогда не было.